Сергей Чехов ставит спектакль под названием «Жизнь мертвецов». «МК на Кубани» встретился с молодым режиссером и попросил рассказать о своих взглядах на театр и о том, чего ждать от грядущей премьеры.
— Для тебя как режиссера, очевидно, важна эстетика кино. Какие имена для тебя наиболее значимы?
— Конечно, Дэвид Линч: я получил огромное впечатление от третьего сезона «Твин Пикс». Я жил внутри этой вселенной. Линч влияет на то, что я делаю в театре, в формальном смысле я нахожусь в диалоге с ним. А вот с Михаэлем Ханеке сложнее: на первый взгляд, у него все предельно просто, но на самом деле у него тоже есть мифологический архисюжет, через который проходят герои. И всегда, с самого детства, я любил Тарантино. Он куда сложнее, чем режиссер масс-культа. Он мощно работает. Ни один его фильм не разочаровал.
— В краснодарском спектакле не заявлен автор текста. Это будет спектакль без слов?
— Мы в театре очень сильно привязаны к необходимости интерпретировать готовый текст. Режиссер, как правило, «заточен» под эту задачу. Мы привыкли быть подрядчиками. Даже если театр не предлагает нам конкретный текст, все равно, пока не поступило предложение от театра, мы не начинаем думать. С аккумуляцией идей у режиссеров большая проблема.
А когда тебе есть что сказать, вообще не всегда нужен готовый текст. Это не значит, что текста, слов вообще не будет. Это значит, что нет пьесы, написанной заранее. Но может появиться текст специально для этого спектакля.
— Ты часто работаешь в пространстве хоррора. Почему в последнее время страшное приобрело такую актуальность?
— Именно этим мы и собираемся заняться, разбором этого «почему». Театральными способами мы попробуем разобраться в феномене живых мертвецов. Зомби — не очень правомерный термин, он восходит к обрядам вуду и не обозначает в прямом смысле живых мертвецов: это живой человек, зомбированный с помощью каких-то средств.
А живых мертвецов вносит в массовую культуру Джордж Ромеро, который считается классиком зомби-фильмов. Здесь возникает ряд вопросов. Что это за эстетика? Это чтобы пощекотать нервы, для развлечения? Или это серьезный разговор, например, про чувство вины? Ведь в «Солярисе» Лема и Тарковского к героям приходят, по сути, те же живые мертвецы, но они свидетельствуют о гипертрофированном чувстве вины.
Есть в этом сюжете и глобальное архетипное, мифологическое содержание. Любая история, любое путешествие персонажа связано со странствием в мир мертвых и его возвращением. А здесь, получается, мир мертвых сам приходит к нам в восстании живых мертвецов. И с этим интересно разбираться в театре.
— Говорят, у каждого режиссера есть своя тема. О чем ты ставишь?
— Последние года три так или иначе мы занимаемся одним и тем же. Это попытка разобраться в каком-то внутреннем застревании, внутреннем лимбе. Лимб — это переходное состояние: еще не умер, уже не живой. Оно ведь не обязательно связано со смертью. У Платонова персонажи постоянно переживают квазисмерть, когда они еще живы физически. Мы переживаем эти моменты по нескольку раз на дню, в разных масштабах. Сон — это тоже отлучка.
Лето может быть маленькой смертью, так же как и жизнью. Мы постоянно так или иначе взаимодействуем с областями темноты. И я не про мистику. Мои спектакли об области незнания, которая всегда гораздо более интересна, чем область знания. А так как для меня главная область незнания — это я сам и единственный инструмент восприятия мира – это я сам, то понятно, что делаю спектакли про себя. Иначе это было бы нечестно. Я не могу делать спектакли про других людей, я ничего о них не знаю. То, как я воспринимаю реальность, — это не то, какой она является, а то, как я ее воспринимаю.
— Ты уже неоднократно ставил на юге: в Ростове и в Таганроге. Какие ощущения у тебя от юга России?
— Мне нравится в этих краях, но в какой-то момент спотыкаешься об южный ритм. Он медленнее, по сравнению даже с Новосибирском. В Сибири надо двигаться быстро, чтобы не замерзнуть. Юг такой расслабленный: «Ребята, может, пива с раками?» Я утрирую, но тем не менее. Ритм медленный, такой: да ладно, все будет нормально. В Москве, конечно, такое невозможно. Но кроме Москвы, вообще ритм везде значительно медленнее. И в Питере тоже.
Я уже начинаю улавливать этот ритм, и это нормально. Не в плане скорости, а в плане философии: что-то не готово, ну и ладно, завтра будет готово.
