Флот Сушона
Вступление Турции в Первую мировую войну перекроило театр боевых действий. Под давлением немецкой миссии Османская империя, долгое время сохранявшая нейтралитет, без официального объявления войны 16 октября 1914 года напала на черноморские порты России.
Разработал операцию немецкий контр-адмирал Вильгельм Антон Сушон, командовавший в годы войны всем турецким флотом. Ему в голову и пришла идея одновременной морской атаки на Одессу, Севастополь, Феодосию и Новороссийск.
Газета «Русское слово» писала: «Согласно официальным сведениям, турецкая эскадра произвела ночной набег на Одессу, Феодосию и Новороссийск.
В Одессе были подвергнуты бомбардировке гавань и город. Неприятельским флотом затоплены судно „Донец” и пароход „Портюгаль”.
В Феодосии подвергнут бомбардировке самый город, причем неприятельский огонь причинил лишь незначительные повреждения.
В Новороссийск прибыл только один турецкий крейсер „Гамидие”. Остановившись близ города, крейсер спустил шлюпку, на которой прибыли в Новороссийск два турецких морских офицера. Эти офицеры потребовали от местной власти сдачи города и передачи всех казенных сумм и всего имущества казны. Выслушав это требование, местные власти арестовали обоих турецких офицеров и отправили их в тюрьму. Не дождавшись возвращения офицеров, крейсер „Гамидие” снялся с якоря и покинул Новороссийск, не произведя по городу ни одного выстрела.
В разбойном нападении на наши черноморские города принимали участие „Гебен”, „Бреслау”, „Гамидие”, флотилия миноносцев и другие устаревшие суда турецкого флота».
Реалии войны
Написанное в газете не совсем совпадало с реальностью. «Гамидие» атаковал Феодосию, а огонь на Новороссийск обрушили минный крейсер «Берк-и-Савет» и легкий крейсер «Бреслау», которые язык не повернется назвать устаревшими. Немецкий «Бреслау», в целях конспирации переименованный в турецкий «Мидилли», был спущен на воду всего лишь три года назад.
Да и ущерб Новороссийску был причинен немалый: от выстрелов загорелись склады и цистерны. Более серьезным разрушениям помешал только ливень. Свидетелем этих событий оказался кубанский кинорежиссер Николай Минервин, который по заказу фирмы Ханжонкова оперативно снял документальный фильм «Бомбардировка Новороссийска»: «Ввиду того, что в день бомбардировки в Новороссийске шел проливной дождь, а горящие баки с разлившейся нефтью окутали город густым дымом, производить кинематографические съемки в этот период было бы бесполезно, так как надежды на получение более или менее сносных в техническом отношении снимков не было.
Съемки производились на следующий же после бомбардировки день 17 октября при сравнительно благоприятной погоде. Зафиксированы все более или менее пострадавшие от снарядов места: цементный завод, нефтеперегонный завод Русско-Грозненского О-ва „Стандарт”, горящие баки Владикавказской ж/д, затопленные пароходы „Николай”, „Дооб” и другие, некоторые строения и прочее.
Большой интерес представляют осколки гранат и шрапнелей, привезенные оператором в большом количестве, а также листы развороченного снарядами железа.
Картина эта вызывает, безусловно, большой интерес и будет пользоваться шумным успехом».
Эхо выстрелов в Сараеве
Начало войны пресса и кинематограф восприняли с воодушевлением. Никто особо не задумывался о тайных причинах разразившегося бедствия. И не задавался вопросом, можно ли было избежать войны.
На Новом кладбище в Белграде, на могиле Николая Генриховича Гартвига, стоит памятник, возведенный на пожертвования сербов и русских в 1939 году. Ежегодно представители российского посольства накануне Дня дипломатического работника возлагают к этому памятнику венки и букеты цветов.
Какое же место занимает Николай Гартвиг в истории Сербии и России?
О нем пишут разное: одни утверждают, что он чуть ли не руководил деятельностью тайной организации «Черная рука», другие убеждены, что только загадочная смерть Гартвига помешала остановить Первую мировую войну.
Вернемся к событиям 10 июля 1914 года. Российские газеты скупо сообщили, что «в Белграде скончался русский посланник при сербском дворе, Н. Г. Гартвиг».
Совпадения, конечно, бывают, но чтобы российский посол внезапно умер в резиденции австрийского посла барона Гизля? Причем пришел туда по приглашению того же Гизля.
Неслучайно по Белграду сразу же поползли слухи об отравлении Гартвига и кознях австро-немецкой разведки. Прямых доказательств нет. Случилось то, что случилось.
Но «после выстрела в Сараеве и смерти австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда Гартвиг прикладывал все свои силы и всё свое влияние, чтобы не допустить начала мировой войны». И на встречу с Гизлем он шел, чтобы попытаться хотя бы смягчить австрийский ультиматум Сербии. К слову сказать, через несколько дней десять пунктов этого ультиматума зачитает сербскому министру финансов не кто иной, как барон Гизль.
Николая Генриховича похоронили в Белграде, «траурная церемония превратилась в многотысячное шествие, которое лично возглавлял премьер-министр Никола Пашич».
Вскоре после похорон Гартвига австро-венгерские войска перешли границу Сербии, которая на тот момент приняла почти все пункты ультиматума.
«В сетях предательств»
Война оказалась затяжной. Вскоре заговорили о шпионах и предателях, затаившихся повсюду. Один из создателей отечественного шпионского романа — популярный в те годы литератор Николай Брешко-Брешковский.
Он писал обо всём. От цирковой борьбы до светских раутов, а шпионскую тематику освоил с 1915 года, опубликовав роман «Гадины тыла», за которым последовали «Шпионы и герои», «Ремесло сатаны», «В сетях предательств».
Сюжеты романов были закручены лихо, с фактами автор особенно не церемонился, но в политической обстановке ориентировался неплохо.
В одной из глав «Ремесла сатаны» вспомнил Брешко-Брешковский и о Гартвиге, изложив свою версию событий.
«Вслед за неслыханной в дипломатических летописях по своей дерзости нотою, предъявленной австрийцами сербской владе (правительству), новый удар — скоропостижная кончина русского посланника Гартвига.
Гартвиг, плечистый, бородатый крепыш, так мало напоминающий шаблонный тип дипломата и в то же время настоящий дипломат, не беспочвенный хлыщ, а патриот с великой душой, волновался, мучился, наблюдая страстную жажду пестрого габсбургского спрута покончить раз и навсегда с упрямым и колючим сербским ежом.
Гартвиг поехал к австро-венгерскому посланнику барону Гизлю, всё еще надеясь предотвратить катастрофу, могущую повлечь за собой целый ряд катастроф.
Барон принял его в своем убранном восточным оружием кабинете. Гизль, этот человек с глазами не то палача, не то инквизитора, был необыкновенно мягок, любезен, вкрадчиво доказывая Гартвигу, что венское правительство «не могло поступить иначе»…
Сумрачный, бритый лакей принес кофе. Две крохотные чашечки с горячим, дымящимся ароматным напитком.
Гартвиг взял чашечку, отхлебнул. Чашечка дрожала в его пальцах. Гизль белой пухлой рукой задел свою чашку. Густым черным пятном пролился кофе на лежавшую на столе карту Балканского полуострова.
— Да здравствует неловкость! — воскликнул барон. — Вот совпадение, господин министр, кофейное пятно покрыло собой всю Сербию. То самое, которым она запятнала себя сараевским убийством…
Гартвиг пропустил мимо ушей «каламбур» Гизля. Волнуясь, русский посланник горячо молвил:
— Если Австро-Венгрия обрушится на Сербию и раздавит ее своей миллионной армией, это будет самая бесславная, постыдная страница в истории Придунайской империи! Это… как если бы взрослый, очень сильный человек накинулся избивать крохотного ребенка.
Австриец развел руками.
— Что делать, господин министр, если крохотный ребенок дурно ведет себя, долг взрослого наказать этого ребенка. Однако я велю принести себе еще кофе…
— В самом основании своем, барон, вы не правы. В самом корне… — возражал ему Гартвиг. — За преступление, совершенное двумя сербами, к тому еще вашими же подданными, не может ответить целый пятимиллионный народ. Это… это… — посланник недоговорил, схватившись за грудь,— мне кажется… у меня сердечный перебой…»
По версии Брешковского Гартвигу удалось добраться до своего дома, где русский посол и скончался.
Но суть повествования остается той же: «Вся Сербия оплакивала кончину Гартвига. В какую тяжелую минуту унесла смерть этого защитника и друга южных славян!
Прошел слух и всё более и более укреплялся в народе, что Гартвиг не волею Божьей скончался, а умер, отравленный „швабским посланцем” бароном Гизлем».
