О несвоевременности
«Снег» начинался как безделушка, поскольку это был мой дипломный спектакль. Я понимал, что надо делать что-то свое.
Не на русском языке и с нестандартным подходом. С пьесой «Снег» я давно был знаком, но думал, что вот «это» точно никогда и нигде не буду ставить. Мне была чужда ее эстетика. Начало двадцатого века, недосказанность, полутона, в стиле Леонида Андреева. А потом я вдруг понял, что нужно именно то, что совершенно несвоевременно. Шел от обратного. То есть работал не с тем, что мне интересно, а с тем, на чем можно выстроить совершенно независимую архитектуру.
Не было ни бюджета, ни актеров, ни декораций — ничего. И вот когда «Снег» у нас получился, я понял, что это совершенно никакая не безделушка... Так Вселенная распорядилась, что именно этот спектакль стал нашей визитной карточкой, нашим лицом.
О поэтическом сегодня
Актуальность спектакля — в кризисе поэтического сегодня. Сегодня наше общение — всего лишь функция коммуникации. Герои же спектакля общаются не с целью коммуникации, а именно с целью общения. Они говорят сложными фразами, их язык подобен поэзии. На сцене мы видим не людей, а обнаженные души. И самое ценное здесь то, что не может быть высказано. Оно между слов, оно возникает в атмосфере.
Я понимаю, что ставить спектакль на языке оригинала — это путь маргинальный. Но я хотел себя выписать из всего театрального мэйнстрима Москвы. И этот путь имеет свои мощные корневые, генетические аспекты. Сегодня мы возвращаемся к аутентичности. Мы слушаем оперы на языке оригинала. Потому что частью атмосферы является и язык.
О ярлыках
Я не могу сказать, что я никак не отношусь к ярлыкам. Я для себя давно определил принадлежность к радикально традиционному искусству. Да, я трезво понимаю, что нас сопровождают скандалы. Но к нам скандалы не имеют никакого отношения. Все это шелуха. Просто театр, искусство — это всегда лакомый кусочек, и его легко оклеветать. А художник, он не собирается оправдываться, он мыслит другими категориями. Кто может назвать имя и фамилию генсека Украины 70-х годов? Никто. А Параджанова знают все. Был такой генсек Щербицкий (я знаю только потому, что мы изучали биографию Параджанова), и Щербицкий в свое время посадил Параджанова, сделал ему больно. Щербицкий был некий муж, сильный мира всего. При его заместителях все дрожали, а он был недосягаем. Прошло время... Кто все эти люди?
А Параджанов — это фигура, которая не вызывает никаких сомнений и вопросов. Вот вам сила искусства.
Шелуха отпадет, наша сегодняшняя политическая, экономическая ситуация... Искусство останется. Мы ни на что не претендуем, но если хотя бы в одном краснодарском зрителе останется наш спектакль, какой-то образ из него, значит, мы не зря сюда приехали.
О больших площадках
С одной стороны, я, наверное, делаю то, что не может быть всем интересно. Это не тот продукт, на котором можно отдохнуть.
С другой стороны, меня не устраивает формат андеграунда, когда спектакли показывают для какой-то определенной группы людей в подвале. Мы балансируем на грани элитарного искусства, но наши спектакли требуют больших сценических пространств академических театров. Это тоже своеобразная эстетика, когда эксперимент выносится на большие площадки. Тогда происходит некий контраст. Знаете, если эксперимент с экспериментом — то получится экскремент. И если рафинированное с рафинированным — то это уже холодильник «Саратов».
О европейском и русском зрителе
Он отличается кардинально. Своим отношением к искусству. Европа. Я обожаю европейского зрителя. Он к художнику относится, как к божеству, и кредит доверия здесь — безлимитный. Если ты художник, (а ты уже художник только потому, что ты так себя назвал) презумпция невиновности говорит о том, что я не должен доказывать, что я таковым являюсь. Я уже художник, и что бы я ни делал — это здорово. А им, как зрителям, дозволено в этом поучаствовать, и посмотреть, и «грязными ручонками» прикоснуться к тому, что сделал художник.
И если европейский зритель чего-то не понял — он поворачивается, как правило с бокалом шампанского, и, сказав «супер» (даже если это его не тронуло), уходит.
У нас, в России, каждый считает, что он держит культуру за хвост, как птицу феникс. И он знает, что вот это Чехов, а это не Чехов. «Так не правильно!», «Да какое они имели право издеваться!» и т.д. То есть человек сам причастен к культуре, уверен, что он держит быка за рога. И ты ему, во-первых, должен показать, что ты художник. Как у Хармса, знаете? «А по-моему, ты говно» — и художник падает в обморок (отрывок из произведения Д. Хармса «Четыре иллюстрации того, как новая идея огорашивает человека, к ней не подготовленного». — Прим. авт.).
Во-вторых, даже если ты художник, ты должен доказать, что ты имеешь право прикоснуться своими «грязными ручонками» к несмертному творению Горького, Лермонтова или кого-то еще. И ты не чувствуешь себя свободным.
Но есть обратная сторона медали. Пребывая в Европе, в этом гламурном «супер», ты понимаешь, что по большому счету никого ничего не трогает. Что эта внешняя всеядность тебе не нужна. Да, ты хочешь зрителя раздражать! Хочешь, чтобы сказали «какого черта!» Но что бы ты ни делал, для них все «супер», «супер» и «супер»...
А художнику надо постоянно куда-то идти. И начинаешь безумно тосковать по русской публике. Которая считает, что это их культура, и которая, как личную трагедию воспринимает какое-то несоответствие.
Возвращаешься к русскому зрителю и через какое-то время начинаешь тосковать по публике европейской. Для которой все прекрасно.
О кризисе
Когда говорят, что в стране все плохо, это в голове — плохо. Кризиса не бывает, бывает кризис сознания, мышления и творческого процесса. Но и когда все хорошо — это плохо. Должен быть баланс.
Культура, как и любовь, — понятие спекулятивное. Есть культура — как механизм манипуляции власти. А есть — как процесс творческого высказывания. Происходит подмена понятий.
Культура — это не лозунги и не знамена, это когда один человек передает что-то другому человеку. Лично.
2015 год официально был объявлен Годом Польши в России. Однако 2015-й как культурный обмен не состоялся в силу политической ситуации. Исключение — Польский театр в Москве, который приехал в Краснодар по госзаказу министерства иностранных дел Польши. Это единственное культурное мероприятие, организованное между нашими странами Мидом Польши. Странно, что выбраны были эти города. Но так случилось.
Всегда сложная политическая ситуация была мощнейшим триггером для культуры и искусства. Когда были страшные времена и художники голодали, почему-то был взрыв музыки, поэзии. Как только всем дали госдотации, престижные звания и кондиционированные помещения, все стало проще. Возьмем пример польской культуры. Вся польская культура творилась где угодно, только не в Польше. Мицкевич, Шопен, Милош... можно перечислять и перечислять. Даже физик Мария Кюри-Склодовска работала не в Польше. Наступает двадцатый век, 70-80-е годы — все возвращаются в Польшу.. И что? Драматурги перестают писать драмы, поэты — стихи, музыканты — музыку. Парадокс. Оскар Уальд сказал, что для человека существуют две истины: одна трагедия, когда ты не получаешь того, чего страшно хочешь, а вторая — когда получаешь. Искусство, культура — это то, что происходит не благодаря, а вопреки. Я воспринимаю кризис как прекрасный повод быть еще хитрее. Быть щедрее, искать новые решения.
Из досье "МК"
Спектакль «Снег» — мелодрама польского драматурга, мистика и женоненавистника начала 20-го века Станислава Пшибышевского.
Пьеса о столкновении и переплетении любви и смерти, духа и плоти, сексуальной энергии и вечной тоски по утраченному раю. Автор пьесы — некогда культовая фигура и скандальный автор европейского модернизма — вновь появился в Москве на сцене Польского театра. На сегодняшний день спектакль «Снег» — лауреат международных театральных фестивалей в Польше, Украине и Москве.
Инициатором гастролей театра на юге России стал польский национальный культурный центр «Единство» в Краснодаре.