Пьеса Николая Погодина впервые поставлена в театре, да еще на Кубани, где ей самое место. Приглашен из Екатеринбурга режиссер Кирилл Стрежнев — неоднократный обладатель «Золотой Маски». Над сценографией работал известный театральный художник из Челябинска Сергей Александров. Привлечен ансамбль танца и песни «Кубанская казачья вольница». Задействованы лучшие силы труппы.
Увы, результат оказался несопоставим с приложенными ресурсами: несмешная, картонная, анахроничная комедия. Странный подарок к 80-летию края.
Стоит подробнее рассмотреть те «слагаемые успеха», которые к успеху не привели.
Пьеса Погодина «Веселая ярмарка» была написана 68 лет назад — как агитка, в которой воссоздавался идеальный «потемкинский колхоз». Стоит вспомнить, что в голодные послевоенные годы фильм «Кубанские казаки» был нужен главным образом для того, чтобы зрители поверили: с селом у нас все хорошо. Это был мотивирующий социальный плакат в экранном формате. Красноречивый факт: когда актеры украдкой уносили конфеты со съемочной площадки, под фантиками оказывались муляжи.
Сегодня «муляжное» основание сюжета очевидно. В основе интриги — соцсоревнование; в пьесе фактически нет конфликта, вернее, есть борьба хорошего с лучшим. Без тени иронии воссоздается милое советское крепостничество, когда герои почему-то не могут пожениться, будучи из разных колхозов. А любовные интриги по большей части так шаблонны, что действие на них удержаться неспособно.
Особенно удивительно слышать с сегодняшней сцены язык 70-летней давности. Герои говорят каким-то канцелярским новоязом, который похож на стиль Платонова, но только абсолютно бессмыслен: «несоответствие получается с государственной торговлей»; «принципиальный мир гораздо лучше беспринципной ссоры». Очевидно, актерам непросто существовать в этой искусственной, безвоздушной речевой среде.
Режиссер не смог помочь артистам в выполнении задачи. На первой пресс-конференции Кирилл Стрежнев объявил, что не будет переосмысливать пьесу. В частности никак не будет намекать на исторический контекст послевоенных лет: «Если пьеса про концлагерь, надо ставить про концлагерь; но если пьеса про любовь — надо ставить про любовь. Ярмарка — это мечта народа о том, что будет когда-нибудь. Да, пьеса наивная, но в этой наивности — потрясающая правда и обаяние».
Попытка поставить пьесу «как написано» потерпела поражение. Изменился мир, изменилась страна, изменились люди; на сцене театра драмы должна была заработать машина времени; но она не работает. «Мечта» оказывается картонной поделкой, такой же искусственной, как натужное южнорусское гэканье у большинства артистов (кроме разве что органичной и обаятельной Татьяны Водопьяновой).
Может быть, попытка поставить «как написано» (если это вообще возможно) сработала бы на другом материале. Но нельзя возродить мир, которого не было: невозможно воссоздать агитплакат средствами реалистической живописи. Как сказано в сериале «Игра престолов»: то, что мертво, умереть не может.
Одним из спасительных инструментов постановщика мог бы стать взгляд на текст с расстояния прошедших десятилетий, — сочувствующий, ироничный, рефлексирующий. Но нет в спектакле ни закономерной иронии, ни даже попытки показать истинные реалии послевоенных лет.
Плоскими оказались и декорации Сергея Александрова. Наотмашь в сердце бьет первая сцена: плетни, подсолнухи в полстены, громадная бутафорская луна и реющий в небе серп и молот. Внезапное визуальное насилие.
Луна исчезнет в сценическом поднебесье, «хаты» на колесиках уедут, а серп и молот так и будет осенять действие. Советский герб вылеплен и на верхней части портала, выполненного в духе советской гипсовой скульптуры: мощные рабочий и колхозница, теленок, звезды и колосья. На сцене все время зачем-то будет реять туман. Излюбленная художником форма сценографии — прилавок на колесиках; над ними алеют растяжки «Заветы Ильича», «Красный партизан». Казак целует голову коня, внезапно появляющуюся из-за кулис и исчезающую.
Но преобладают в сценографическом решении все-таки плоские формы: сцену обрамляют психоделические гигантские лозы, по которым разбросаны подсолнухи, а затем и огромные двухмерные овощи. В какой-то момент на сцене появляются расписные силуэты чаек, спасательные круги… Ах да, еще летают под колосниками двухмерный «Москвич» и симпатичные макеты пианино и самолетиков. Как будто мы на детском спектакле перестроечной поры.
Утрированно-советские, плоские, несочетающиеся декорации можно было бы считать признаком иронии. Но постановочное решение такой возможности не дает: все здесь «по серьезу». Режиссер обещал пространство мечты; а получается пространство невольной самоиронии.
Какие-то живые чувства, как и в фильме, просвечивают в музыкальных номерах. Когда Наталья Арсентьева затягивает «Каким ты был, таким ты и остался», а потом мотив подхватывает хор «Вольницы», — появляется призрак каких-то эмоций, историчности: «Я всю войну тебя ждала». Но и участие ансамбля, то появляющегося, то исчезающего, в юбках с золотым шитьем, оказывается вшито в пространство спектакля на грубую нитку. Только в сцене танца Тузова (Филипп Душин) происходит неожиданное взаимопроникновение драматического и музыкального пространств — и то ненадолго.
Актерам непросто играть эту насильственную наивность. Большинство из них держатся на комической ноте, и это получается даже задорно: Любочка в исполнении Виктории Лукиной взбудораженно подтанцовывает плечами, Андрей Арсения Фогелева органично ироничен (кажется, не только в роли, но и по отношению к ней). Но как только нужно играть какой-то объем эмоций, все становится сложно: играть нечего. Так, импозантный Николай (Михаил Дубовский) вначале — мрачный влюбленный, этакий байронический герой, а в конце, без всякого перехода, — весельчак, частушечник.
Наиболее сложная задача ложится на плечи главных героев, отягощенных не только председательством в колхозе, но и непростой личной историей. Галина Ермолаевна в исполнении Натальи Арсентьевой — героиня с прошлым, интересная, неоднозначная; но есть ощущение, что создаваемый ею образ больше роли, что бедное драматургическое содержание не дает артистке раскрыться. Еще меньше материала — у Евгения Женихова: ему буквально нечего играть в рубленом образе Ворона с его неправдоподобными переживаниями, плеткой за голенищем и наклеенными усами. Впрочем, усы и галифе здесь у всех одинаковой формы.
Неожиданно выстреливают в постановке две сугубо комические роли. Волков играет продавца в музыкальном магазине: его абсолютно гротескная миниатюра украшает собой спектакль, хотя идет вразрез с его эстетикой. И утрированно женственная буфетчица Татьяны Башковой, словно сошедшая с плакатов пинап: кокетливая героиня придает смысловой объем нескольким ключевым сценам. В этих образах сквозит намек на то, каким бы мог быть спектакль, сыгранный как гротеск.
Но нет, все очень серьезно. И чтобы напомнить, о чем была постановка, в финале постановщик заставляет артистов драматической труппы сесть на авансцену и спеть вживую: «Как прекрасен этот мир, посмотри!». Ну и что, что это песня не сороковых, а семидесятых. Главное — мораль правильная.
Как говорится, секрет хорошего спектакля прост. Но в данном случае он так и остался секретом.
