Краснодарка Анна Ердякова родилась в деревне Мамоново Смоленской области в 1934 году в семье Федора и Ефросиньи Абрамовых. До войны ее мать работала в колхозе, отец в леспромхозе. В 1941 году отца забрали на фронт. Старшая сестра Анны, Мария, на тот момент живущая в Москве у тети, тоже ушла на фронт, добровольцем. Девушке было 19 лет. Анна вместе с мамой и двумя сестрами осталась в деревне. В 1942 году в Мамоново вошли немцы. Тогда и закончилось детство восьмилетней Ани. И начался самый большой кошмар, затянувшийся на долгие годы.
Смоленщина: «новый порядок»
Карательные отряды, регулярно приезжавшие в деревню, не щадили никого. Всех, кто провинился, тут же вели на виселицу или расстреливали. Смерть в диком вихре кружила по маленькой деревеньке и дважды подходила к Абрамовым очень близко. Аню и ее семью два раза от фашистской расправы спасал староста деревни. В первый раз мать и сестер вели на виселицу за то, что они укрывали у себя 12-летнего мальчика, мать и сестру которого повели на расстрел. Абрамовы спрятали ребенка от немцев в подвале. «Наш староста хорошо говорил по-немецки, — вспоминает Анна Федоровна. — Я не знаю, как он смог переубедить немцев, но нас отпустили. Мы продолжали жить…»
Второй раз смерть подобралась еще ближе.
«Я заболела воспалением легких. Немцы думали, что у меня тиф. Они очень боялись тифа, как и всех остальных заразных болезней. Пришли, облили дом керосином и подперли дверь — хотели сжечь живьем всех нас. Но староста снова успел вмешаться. Жаль, я даже не помню имени нашего спасителя… Я была всего лишь восьмилетним ребенком».
Хотя имя героя забыто, месяцы, проведенные под гнетом немецко-фашистских захватчиков, Анна Федоровна помнит в мучительных деталях, и по сей день эти воспоминания не дают ей покоя.
«В двух километрах от Мамоново находится Завражье. Там был бой. Даже не бой, а просто бойня! — рассказывает женщина. — Немцы окружили наших солдат и перебили всех на месте. В Завражье есть речка, мелкая, совсем неглубокая. И вместо воды в этой речке текла кровь. Раненые русские лежали под трупами людей и лошадей, а немцы не давали никого спасать — да и кого спасешь, в деревне остались только женщины, дети да старики. Мы видели все это — мама водила нас туда искать среди погибших папу и брата. Тогда мы не боялись покойников, это я сейчас боюсь…»
Закапывать погибших немцы тоже не позволяли. Только потом уже, в послевоенное время, была вырыта траншея, где похоронили русских солдат.
«У меня до сих пор болит душа — так хочется узнать: есть ли там хоть какой-нибудь памятник или обелиск? Столько наших там было убито. Только вряд ли памятник стоит… Это ведь Смоленщина, деревни там все бедные, и люди никому не нужные…»
Белоруссия: чужие среди своих
Весной 42-го года жители Мамоново подверглись новому издевательству. Они стали живым щитом для фашистов — немецкие захватчики решили воспользоваться людьми как прикрытием, чтобы дойти до Белоруссии. В деревню подогнали машину, крытую брезентом. Взрослые заходили в грузовик сами, а детей хватали за ноги и закидывали внутрь.
«Они, может, надеялись, что мы задохнемся там, — рассказывает Анна Федоровна. — Но у моей старшей сестренки, Шурочки, был с собой складной ножик. Она разрезала брезент, и мы смогли дышать. Мы вдыхали спасительный воздух все это время, пока нас везли куда-то… Потом немцы выбросили нас на дорогу и погнали пешком. Перед нами шла повозка с лошадьми, самая младшая моя сестра, двухлетняя Любочка, лежала в повозке, а мы шли, шли, шли… Мы шли целый месяц. Все, что у нас было из еды, это мешочек сухариков, которые мама успела взять перед отъездом из деревни. Воду немцы нам тоже не давали. Мы находили ее сами: весной снег таял, и там, где проходило колесо повозки, оставалась лужица. Мама зачерпывала воду в бутылку и грела за пазухой для маленькой Любочки…»
Целый месяц немцы гнали пленных в Белоруссию, не давая русским людям ни минуты отдыха. Многие к тому времени идти уже не могли, а из колонны выходить было нельзя. Тех же, кто останавливался или вовсе падал, убивали на месте или травили собаками. Остановки немцы делали только на ночь — пленных загоняли в какой-нибудь грязный сарай, где было так тесно, что люди с трудом могли сесть.
«Ночи были очень холодные. Ноги примерзали к ботиночкам… Мама отогревала их, — вспоминает Анна Федоровна. — В сараях погибло не меньше, чем в дороге. Детей, оставшихся сиротами, немцы топили в бочках с водой, чтобы не бегали под ногами. Мертвых малышей не хоронили — их просто откидывали в угол».
Но жестокость фашистов — еще не самое страшное, с чем довелось столкнуться семье Абрамовых. Когда пленных привели в Белоруссию, фашисты утратили нужду в живом щите и раздали русских людей местным жителям. Хозяйка, к которой попала Аня и ее семья, была под стать нацистам, преподнесшим ей в подарок пленников.
«Она не подпускала нас к печке. Однажды мама поставила чугунок, чтобы закипел чай, а хозяйка облила нас этим кипятком. Мы спали на нарах, которые сделали для нас. Нас заедали вши. Толстые, огромные вши. Старшая сестра зажимала меня между ног и убирала их, но за ночь снова набиралось столько же».
Идти Абрамовым было некуда — они остались жить у хозяйки, которая морила их голодом. Девочки помогали соседям — убирали картошку, собирали колоски по осени, но за труд детям давали даже не молоко.
«Нате вам сыворотку, говорят! — вспоминает Анна Федоровна. — Они всех нас презирали. Однажды я с младшей сестренкой пошла просить кусочек хлеба — в ответ в нас выстрелили из ружья. Хорошо, не попали. Но после этого мы больше никогда не ходили просить».
Скитания: доля сиротская
День Победы семья Ани встретила в Белоруссии. С приходом советских партизан хозяйка стала немного мягче относиться к Абрамовым, но к печке подходить так и не разрешила. В сентябре 1945 года умерла мама Ани. Девочке к тому времени было 10 лет, а ее сестрам, Любе и Саше, 4 и 12. Когда дети вернулись с похорон матери, хозяйка уже выкинула их вещи на улицу.
«Повезло, что соседка рядом, Альгушка, приютила нас, — добрым словом вспоминает Анна Федоровна белорусскую женщину. — До весны мы прожили у нее, а затем решили вернуться на Родину. Шли пешком вдоль рельс, ночевали под кустиками. Я ослабла во время дороги, у меня беспрестанно шла кровь из носа, но мы добрались до дома… Пустующего дома. У нас не было ничего — ни одной постельки, ни одного чугунка и кастрюльки. Вот так и начали жить — разоружали снаряды и в больших варили траву, без соли — просто траву. Получались лепешки, если их разломишь — изнутри течет жижица. Мы отжимали лепешки и ели — только этим и жили. А потом младшая начала пухнуть от голода. Мы отправили ее в Москву к Маше, нашей сестре, которая в военное время служила радисткой в Подмосковье. Однако Маша долго не держала у себя Любочку. Она ей не нужна была. Когда Маша сдавала Любу в детдом, она ей шепнула: «Скажи, что у тебя никого-никого нет». Но Любочка наша твердила себе все время: «Нет, у меня есть сестрички: Шура и Анечка».
А затем девочки получили письмо от Любы.
«Дорогие сестрички, заберите меня домой, здесь я не могу жить — валенки дырявые, ножки мерзнут…» — писала Люба.
Саша поехала за сестренкой, но та уже жила у другой женщины. Предыдущая хозяйка Любы, бабушка, умерла, а ее сын выгнал девочку на улицу.
«Тетенька, пожалуйста, я вас буду мамочкой звать, только возьмите меня к себе!» — расплакалась Любочка, встретив женщину на улице, и добрая незнакомка забрала девочку домой.
«Любочке очень повезло, что она попала к этой женщине, — говорит Анна Федоровна. — Люба закончила школу и институт, а я осталась без образования, потому что помочь мне было некому».
Позже старшая сестра Маша отправила 16-летнюю Аню в Вильнюс к тете.
«Тетя Ира «хороша» была, — морщится Анна Федоровна. — Заставляла меня торговать яблоками на вокзале, где новобранцы садились в поезда. Я приходила несколько раз, пока ко мне однажды не подошел какой-то офицер. Сказал мне: «Доченька, уйди и никогда больше не приходи. Тебя ведь затащат в вагон и выкинут на ходу, и никто знать о тебе не будет». Я тогда пришла к тете и говорю: «Я больше не пойду торговать!» — «Не пойдешь торговать — иди воруй уголь!» И послала меня на железную дорогу… Я залезла на платформу, набрала сумку угля, только слезать — а тут охрана. Спрашивают: «Кто вас заставил?» — «Да тетя заставила!» — плачу. А тут еще дядя работает на станции носильщиком. Вызвали дядю, а тот и не знал, что тетка такое творит. В общем, отпустили меня, и сбежала я к Дусе — куме тети Иры».
Тетя Дуся устроила Аню работать на швейную фабрику. Аня оказалась очень способной девочкой — так хорошо шила, что и в журнале ее печатали, и в газетах. В Вильнюсе в 1955 году она вышла замуж, затем уехала вместе с мужем Василием в Сибирь. Восемь месяцев жили они в глухой деревеньке, а затем познакомились с хорошими людьми, которые помогли переехать в южный Краснодар в 1957 году.
Краснодар: путевка в жизнь
В Краснодаре Аня снова занялась любимым делом — устроилась на швейную фабрику. Она всегда была в передовых, получила правительственную награду — медаль за труд. Здесь Аня побывала и председателем цехового комитета, и членом фабричного комитета, и членом райкома союза. На Доске почета ее фотография висела постоянно. Ее муж также нашел работу: был шофером в КГБ, ездил по командировкам.
В браке с Василием Анна прожила 25 лет. Детей у них не было, и когда муж умер, она осталась одна. Долгое время жила сама, но в 65 лет снова вышла замуж за Фому, «Фомушку», как ласково называла его Анна Федоровна, рассказывая свою историю. Они купили квартиру и начали жить обычно й жизнью, стараясь забыть тяготы войны.
Сейчас Анне Федоровне 80 лет. Она по-прежнему живет в Краснодаре. Несмотря на тяжелую судьбу, Анна Федоровна — очень жизнерадостный человек. Расстраивает же ее даже не прошлое, а сегодняшний день. Тогда получаются вот такие, горькие стихи:
Пережили мы холод и голод,
И суровые годы войны,
Страх бомбежек, разрывы снарядов,
И жестокость немецкой орды.
Ох, Россия, родная страна моя!
Я прошу — стань немножко добрей
И своих стариков беззащитных
Приголубь, пожалей, обогрей…
