Если направление жизненных троп Владимира Юхнова в зрелом возрасте можно было предвидеть и прогнозировать, то становление его личности в юные лета напрямую зависело от ряда непростых обстоятельств.
Колхоз и окопы
Корни Владимира Игнатовича уходят еще в знаменитую Запорожскую сечь. В Первую империалистическую его отец Игнат Юхнов служил урядником в Иране, а во времена братоубийственной Гражданской, восприняв революционные идеи, сражался под командованием Дмитрия Жлобы в его Стальной дивизии, в пулеметной роте.
Предвоенное босоногое детство юного Володи проходило, как у всех — учеба, обязательная помощь в ведении домашнего хозяйства, а еще — работа в колхозе. Затем, конечно, досуг: рыбалка, купание на реке, игра в городки, мелкие мальчишеские шалости. Но уже в 1940 году, по окончании семи классов, серьезно встал вопрос, какую профессию выбрать для взрослой жизни? Смышленый и шустроватый Володька в школе очень неплохо показал себя, участвуя в художественной самодеятельности: сценах, постановках, чтении стихов и монологов. Посему поначалу в выборе будущей профессии и сомнений не было — ростовская культпросветшкола. Но только, буквально за несколько дней до подачи документов, судьба случайно сталкивает Юхнова с ленинградскими зоотехниками, которые здесь, в Ростовской области, занимались научно-практической деятельностью, используя чисто технические приемы (теоретическая генетика и селекция в те времена преследовались).
В тот вечер, как вспоминает Владимир Игнатович, ленинградцы его весьма напористо и убедительно напутствовали, что плясать в клубе польку или гопак — дело несерьезное. А вдруг нога подвернется и шмякнешься об пол? Да бабы засмеют! Зоотехники же — люди уважаемые, без дела никогда не остаются, да и (полушепотом) — к мясу поближе. Короче, до культпросветшколы Володя так и не дошел, а на зоотехника стал учиться, спустя несколько дней. И все бы ничего, да только утром 22 июня 1941 года грянула Великая Отечественная война.
Положение Советского Союза уже в августе 1941 года было очень серьезным. Страна напрягала все силы, чтоб задержать продвижение неприятеля, которое порой казалось неуклонным. Юный Владимир Юхнов с такими же допризывниками рыл противотанковые окопы, а днем трудился в своем животноводческом колхозе. Примерно в это же время он был зачислен в так называемый истребительный батальон, боевой задачей которого являлась ликвидация шпионов и диверсантов, а также уничтожение вражес-ких танков.
— Подпускай танк поближе. А потом — гранатой его. Гранатой! Вспыхнет, как фанера, — наставлял учеников пожилой инструктор, будто разговор шел о встрече в переулке, скажем так, со злым соседским кобелем. Так кое-кто из нас, действительно, поначалу наивно полагал, что вот взял гранату, подпустил танк, шандарахнул — и все дела, замочил!
А гитлеровцы уже подкатывали к Ростову. Резко и жестко назрел вопрос об эвакуации скота, чтобы тот не достался неприятелю — а счет шел на десятки тысяч голов. Первый раз Ростов был взят немцами в ноябре 1941-го, но до этого скот вывезти успели. Казалось, вспоминает Владимир Игнатович, участвовавший в перегоне, даже животные чувствовали опасность момента. Скот шел тремя эшелонами: сначала лошади, затем коровы, и, наконец – овцы. Кони, как более сильные и выносливые, продирали телами высокий и густой травостой и вытаптывали твердыми копытами плотный и жесткий сухостой. Затем шли все остальные. Натерпелись тогда по горло — бесконечные обстрелы с вражеских самолетов: немецкая авиация в небе властвовала. Здесь же — бескормица, падеж. Поначалу планировалось спасать скот в Калмыкии, но затем начальство приняло решение направить его в Астрахань. Всего шли полтора месяца, большую часть поголовья успели вывести.
После разгрома немцев под Москвой фронт сдвинулся на Запад. Тогда же поступила команда гнать скот назад. Пригнали. А во время летнего немецкого наступления 1942 года все повторилось — только перегоняли животных уже в район Сталинграда.
Через Волгу несчастных бедолаг перевозили на переправах Ветлянка и Яшкуль баржами. Фашистские стервятники обстреливали с самолетов так, что вода в реке полыхала. Перепуганные животные, обезумев, кидались к бортам. Плавсредства переворачивались. Умные головы догадались начать переправлять живность по ночам — и дело пошло. В Никольске все коровы, кроме элитных, были отправлены на мясо. Одна из цифр тех дней врезалась в память навсегда, и за достоверность ее отвечаю: только овец перевезли тогда на левый берег Волги под сто тысяч. Эти отары более молодые двенадцатилетние хлопцы, под присмотром небольшого количества взрослых, погнали дальше, в Казахстан. (После войны выяснилось — пригнали удачно). Участвовавших в перегонах юнцов начальство обещало представить к наградам. Но, выражаясь специфическим жаргоном того времени, «похерило». Впрочем, это было вызвано не желанием «замылить» награды. Просто ситуация на фронте касательно Советского Союза к осени 1942 года стала особо угрожающей, и тем, кто подписывал наградные листы, было не до мальчишек. А тут подошел и срок призыва Владимира Юхнова.
Было саратовское военно-пехотное училище, присяга, причем до сих пор старый солдат ощущает ответственность и монументальность события. Офицерского звания, однако, получить не удалось, ибо обстановка в районе боевых действий 11-й гвардейской армии потребовала немедленного введения в бой резервов, которых на тот период у командования практически не оставалось.
Как в дальнейшем подтвердилось в мемуарах маршала И. Х. Баграмяна, приказ о взятии города Хатынца отдавал лично Иосиф Сталин. Маршал отвечает, что нет людских ресурсов. Верховный главнокомандующий дает указание задействовать резерв. Он состоял из 25 тысяч курсантов военных училищ.
Теперь уже бывшим курсантам в спешном порядке выдаются старые гимнастерки, сапоги заменяются обмотками, фуражки — пилотками. В балке, рядом со знаменитым городом Козельском, жители которого во время нашествия Батыя оказали ему отчаянное сопротивление, погибнув полностью, принимается уже гвардейская присяга, и бывший курсант Владимир Юхнов становится гвардии рядовым 107 роты 169-го полка 1-й гвардейской Московско-Минской дважды Краснознаменной, ордена Ленина, ордена Кутузова дивизии.
Гвардии рядовой
— Продвигались на передовую по ночам, — вспоминает В. Юхнов. — Наступает очередное утро, и нас скрытно выдвигают на позиции. Все, вот оно, время пришло. Сейчас последует атака, и кого-то из нас убьют. Ни одна атака не обходится без потерь. Кто-то через короткое время обязательно погибнет. Кто?
Рассветает. Впереди — бело-розовое поле. Что это? Оказалось, цветет гречиха. Засевшие за ней немцы нас засекли и начали обстреливать. В этот момент командир, сжимая пистолет, прокричал: «Коммунисты и комсомольцы, вперед! За Родину! За Сталина!». И, показывая пример, первым бросился в атаку.
Вот, честное слово, будто пружиной толкнуло — вместе со всеми подскакиваю и, сжимая выданную накануне семизарядную винтовку СВГ-7, бросаюсь вперед. Ноги несут, но они чужие, сами по себе. Рядом справа друг Ефим. Стреляем на ходу по всполохам вражеских вспышек. Краем глаза замечаю, как то здесь, то там падают наши атакующие. Вражеские траншеи уже близко. Слева кто-то, разодрав в крике рот, обходит меня со штыковой винтовкой наперевес. Немец, неся потери, откатывается. Мы врываемся в окопы. Штыками добивают тех, кто по той или иной причине не успел откатиться и не сдается. Затем — тишина, я на дне окопа, меня трясет, будто от малярии. Со всей ясностью, остро и объективно осознаю, чем первая в жизни атака могла закончиться для меня. Или Ефима. И чем она закончилась для тех, кто остался на поле цветущей гречихи.
Спустя несколько часов, началась мясорубка — танки и самолеты напирали на взятые нами позиции со всех сторон — нашей и немецкой. Несколько дней нас болтало из стороны в сторону — то продвинемся на три-четыре километра вперед, то нас на пятнадцать оттеснят. Но город Хотинец все же был взят нами 9-10 августа, а сама Орловско-Курская битва завершилась 23 августа.
Потом был Брянский фронт. Начало 44-го года, зима. Вспоминается город с названием Городок, что недалеко от Витебска. В занятых нами окопах немцев намолочено немерено. Гадостно воняет порошок от вшей, а те все равно по трупам лазают «полчищами». Получили, немчура, «дранг нах остен»? Теперь ни у кого, хоть пока и воюем на нашей территории, нет сомнений, что раздавим гадов, а в первые месяцы войны сомнения были, были…
— А в один из моментов, — вздохнул Владимир Игнатович, — мог пулю схлопотать от своих…
…Село Стайки. Тут нас расквартировали на кратковременный отдых, а в час ночи подняли. Яснее ясного — предстоит неожиданная ночная атака. Впереди слышится одиночная стрельба, но расстояние до нее определить трудно. Проходим лесной массив, перед нами — местность, освещаемая луной и редкими немецкими осветительными ракетами. Растянувшись по приказу в цепь, движемся вперед. Нас засекли и открыли оружейный и минометный огонь, который велся с боков и в лоб. Снова гибнут ребята. Убило двух ПТРовцев (противотанковый расчет), что шли рядом. Наконец, мы падаем в окопы, которые занимала до нас потрепанная рота, отведенная в тыл.
Только рассвело, по сигналу ракеты бросаемся в атаку. Фашист подпустил нас на
метров сто и открыл яростный огонь. А где, где же наша артиллерийская поддержка? Наши солдаты падают, как подкошенные. Нутром чувствую — не возьмем село. Это же чувство швырнуло меня на землю, и я стал отползать. Резюме — отступили без приказа. А кому было приказывать? Командир роты погиб. Из четырех командиров взводов остался один, из 120 бойцов — менее 70.
Вечером объявляется начальство в маскхалатах, нас выстраивают и объявляют, что за проявленную трусость каждый пятый будет расстрелян.
Скорее всего, озвученный расстрел был все же психологическим давлением, ибо он был заменен непременным условием взятия деревни к утру.
Вот на этот раз утром по врагу загрохотала, замолотила наша артиллерия. На бреющем полете обстреливали вжавшегося в землю врага штурмовики. И где ж вы все были вчера, родимые? Вот на этот раз взяли деревню почти без потерь. Некоей компенсацией за пережитое во всех ипостасях было то, что во вражеских окопах обосновались прямо чуть ли не по гостиничному люксу: тут были оборудованы землянки с печками, утепленные полати, дрова, одеяла пооставались. А в июне 44-го, в разгар операции «Багратион», когда занимали Витебск, Владимир Юхнов был ранен, летом и осенью валялся по госпиталям и возвратился домой уже без ноги.
Среди наград Владимира Юхнова — орден Славы III степени, орден Отечественной войны II степени и целый ряд медалей, перечислять которые скромный Владимир Игнатович не стал.
Уже в мирное время были ветеринарно-зоотехнический техникум и институт — все-таки та предвоенная встреча с ленинградскими животноводами стала основополагающей, создание семьи и рождение дочери, любимая работа по специальности, ордена Трудового Красного Знамени и Знак почета, звание «Заслуженный зоотехник Кубани».
Бегут годы, но бывший гвардии рядовой Владимир Юхнов физически активен, с острой памятью, он интересный и компетентный собеседник. Вот только сетует, что награды у него есть, а снимков военных лет нет — как-то до фотографирования дело не доходило, другие проблемы были.
— Вся моя жизнь, — говорит он, — начиная с детских лет, и по сей день, была хоть и трудной, но яркой и насыщенной. Но наиболее остро вспоминаются те далекие годы, когда со мной были мои боевые товарищи. А по поводу потерянной ноги никогда не комплексовал и не роптал. Другим, тем, что не вернулись, повезло куда как меньше…
Беседу записал Игорь Ясинский, член Союза российских писателей.
